Читать интересную книгу Домой ▪ Все только начинается ▪ Дорога вся белая - Элигий Ставский

Зина пожала плечами.

- Это все, что ты хотел мне сказать?

Леонид вытянул ноги, посмотрел на пустой каток, потом на свои лыжные ботинки.

- А может быть, мы не будем вспоминать старое, Зина? А?

- Я думала, ты наконец спросишь меня, как я живу.

- Но я и пришел, чтобы узнать, как ты живешь.

- Странно. — Она усмехнулась. — А ты разве не знаешь? Впрочем, я понимаю, что тебе выгоднее не вспоминать старого. Но ты можешь быть совершенно спокоен - я ничего от тебя не потребую. Ведь ты пришел, чтобы услышать это? Так? Значит, все? Я тебе больше не нужна? — Она сделала движение, точно хотела встать.

Леонид удивленно поднял голову.

- Но, видишь ли, я могу воспринять это только как насмешку, когда мне предлагают прийти сюда, чтобы сыграть в снежки. Или, по-твоему, я ждала от тебя именно этого?

- Но я действительно пришел узнать, как ты живешь, Зина.

- Ну, боже мой, живу... Видишь, и живу, и ращу сына... Ну, обыкновенно. Днем выдаю книги, роюсь в этой пыли, порчу руки, еще неизвестно, как не схватила чахотку, а вечером тоже находится какая-нибудь работа. Что тебя интересует еще?

- Понимаю, что трудно, что ты работаешь.

- Я бы спросила и тебя, как ты живешь, но боюсь, что спрошу еще как-нибудь не так и снова попаду в мещанки. Так что лучше расскажи сам. Я теперь научилась этой мудрости: молчать.

- Но, Зина, я своей рукой набрал твой номер телефона, позвонил тебе и пришел к тебе, значит...

- Я понимаю, что ты позвонил. Кто же еще!

- ...и странно подумать, что я мог забыть старое.

- Так, дорогой мой, ты бы вот с этого и начинал.

- Я понимаю тебя. Но я решил, что лучше начинать с будущего.

- Но ведь я тебе уже сказала. — Она сняла перчатки и растягивала их. — Я никуда не собираюсь идти, жаловаться и чего-то требовать. У меня просто нет на это времени. Так что если ты вбил себе в голову, что я склочница, хищница и еще не знаю кто, можешь оставаться при своем мнении. Теперь меня это уже не интересует. В суд подавать на тебя я не буду. У меня, слава богу, есть родители. Ты хотел рассказать, как живешь. Я слушаю.

Леонид посмотрел на аллею. Смысл разговора потерялся. Снег на деревьях лежал слишком красиво. Точно кто-то прошелся и набросал на ветки сухие шершавые языки пенопласта. Разукрасил парк под зиму и, довольный, удалился отсюда, насвистывая. Ушел. Глядя перед собой, Леонид увидел в конце аллеи городок аттракционов, сейчас пустой, безмолвный, засыпанный снегом. Карусель, тир, «летающие люди», длинный ряд забитых в эту пору досками кривых зеркал. На что же он рассчитывал, когда шел сюда? Чтобы увидеть себя в кривом зеркале? «А у него-то голова?! Огурец! Ха-ха-ха!»

- Так что же ты молчишь?

- Я в самом деле, Зина, очень хотел тебя увидеть.

- Я, как ты понимаешь, тоже. Ты, может быть, скажешь, что даже соскучился? — Она засмеялась.

- Да. Я много о тебе думал с тех пор, как приехал.

- А я, представь себе, с тех пор, как ты уехал. Понимаешь, какая разница?.. Впрочем, ладно.

- Видишь ли, Зина, — у него снова появилась надежда. — Если хочешь, ведь мы с тобой не уличные знакомые, которые... К нам вообще не относится это слово - знакомые. Наверное, мы можем поговорить с тобой открыто, совсем просто, по-человечески.

- Да? — Она улыбнулась и положила перчатки на скамейку. — Ты уверен в этом?

- Да, я так думаю.

- Значит, теперь тебе уже не нужно, чтобы я интересовалась твоими иксами и твоей сложной поэтической натурой? Я всегда хотела с тобой говорить именно о простых, самых обыкновенных человеческих вещах. О жизни.

- Ты меня не поняла.

- Нет, я тебя давно поняла, дорогой мой.

Леонид увидел ее руки. Ногти были все те же, узкие, бледные. И она была та же. И лицо. И голос.

- Я ждала твоего звонка целый год. Мне, как ты понимаешь, не очень сладко.

- Я потому и хотел, чтобы мы встретились. А что ты делаешь вечерами?

- Научилась немного шить. Ну что делаю? Как все... Хожу в кино. Иногда в театр. Лишнего времени у меня, во всяком случае, нет. А как ты?

- Да ничего у меня путевого, если сказать честно, там, в Сибири, не вышло. Потраченное время. Катался из Азии в Европу, из Европы в Азию. И больше ничего. Так что все надо начинать как студенту.

- Но там ведь хорошо платят. Так что особенно жалеть тебе, наверное, не приходится.

- Да, платили прилично. Но так не заметишь, как состаришься.

- Я слышала, некоторые даже рвутся туда. Обеспечивают себя там на полжизни и потом живут здесь, можно сказать, свободно. Но ты не думай, что я посягаю на твои деньги. Я работаю, и мне ничего не нужно.

Леонид подумал, что это опять не о том, опять тупик. А может быть, это он говорит не о том, а она права?

Там, в городке аттракционов, сразу же за кривыми зеркалами были расположены длинные красные стрелы - «летающие люди». Садишься на конец стрелы, и она начинает поднимать тебя вверх, описывая свой полукруг. Все ничего, полет плавный и медленный, но, миновав высшую точку, ты оказываешься вверх ногами. Небо под тобой, деревья вершинами вниз, вода в прудах каким-то образом не выливается, люди приклеены подошвами к земле. Твоя голова вот-вот разлетится от страшного напряжения.

Зина спросила:

- Ну так о чем же мы будем говорить?

Весь фокус, наверное, в том, чтобы внушить себе, что этот перевернутый мир совершенно нормальный. Ведь это как посмотреть. Возможно, все так и должно быть: перевернутые дома и ларьки, скамейки, примагниченные к парочкам. Только так, наверное, и можно уцелеть, если внушить себе, что все это естественно. И ты не будешь замечать, что сам висишь перевернутый. Ведь это как посмотреть. Леонид летел головой вниз и в это время думал, что ему, может быть, стоит пойти на почту и дать в Иркутск телеграмму: «Сообщите возможность вернуться на прежнее место». Из Иркутска ответят: «Телеграфируйте условия». Он: «Согласен любые».

Теперь он услышал Зину.

- А я знала... Я знала, что ты придешь, что ты не железный. Подумай сам, тысячи людей живут вместе и ничего не требуют друг от друга сверхъестественного. Зарабатывают на хлеб, одеваются, растят детей. И ничего, счастливы.

Он хотел сказать: «А я не понимаю счастья, которое только в том, чтобы зарабатывать на хлеб, одеваться, рожать детей». Но сказал:

- Да, возможно, так и есть.

- А ты разве не видишь сам?

- Да, ты, наверное, права. Ведь это как посмотреть. Наверное, можно жить и так.

- Жаль только, что ты не мог понять таких элементарных вещей раньше. — Голос у нее окреп, выровнялся совсем. — Тебе все в жизни доставалось слишком легко, поэтому ты и был таким самоуверенным. Но говорят: лучше поздно, чем никогда. Или тебе все еще не надоело ходить по этим грязным столовым и наживать себе гастрит?

- По столовым? — Леонид попытался понять, о чем она говорит и как это снег мог прилипнуть к веткам снизу. — По каким столовым?

- Не знаю, возможно, ты перешел на рестораны.

Он хотел сказать: «Но какое это имеет значение, где и чем набивать живот? Стоит ли над этим думать». Но сказал:

- Да, в этих столовых и правда жарят на каком-то вонючем масле. На вкус все одинаковое, что ни возьмешь. Ты права. А как у тебя дела?

- Такой еды не пожелала бы своему врагу. Накормят дрянью и еще обругают.

- Да, порядки везде одинаковые. А как у тебя дела с институтом? Ты бросила окончательно?

- Боже мой, академик из меня все равно не получится. Я это уже поняла. А на зарплату это не влияет. И потом у меня просто нет времени бегать с портфельчиком... У меня сын... Ты понимаешь, сын.

- Да... Нет... Дело не в академике... И к чему мы говорим о столовых?.. Это все не то. Это не то, Зина. Я работаю, ты работаешь, все работают...

Деревья закружились, повертелись и снова встали так, как им полагается: макушками вверх. Снег теперь лежал на ветках.

Леонид сидел согнувшись и подошвой расставлял на снегу следы. Он думал о том, что в общем-то все в жизни с ним происходило именно так, как полагается. Все по порядку. До кривых зеркал и «летающих людей» была карусель. Он сел на деревянную разукрашенную лошадку, пришпорил ее каблуками и помчался. Деревья, лица, небо, трава, музыка. Карусель начала тормозить, когда умер отец. Из волшебного круговорота вынырнуло грязное небо, мокрые деревья, экономные тусклые лампочки в коридоре и на кухне. Музыка стала плыть, как на гнутой пластинке. Деревянная разноцветная лошадка уже не бежала сама по себе. Карусель остановилась совсем, когда мать невзначай открыла Леониду правду: его настоящая мать - другая женщина, которая умерла во время родов. Мачеха рассказала ему правду потому, что решила выйти замуж. Деревянная лошадка освободилась для кого-то другого...

- Скажи, Зина...

Зина почувствовала внезапную перемену его тона и удивленно повернулась к нему.

- Скажи, Зина... я хочу спросить... я могу видеть его?

- Его? — в первую секунду она не поняла. — Ах, вот что?! — Она попыталась засмеяться, привстала и запахнула шубу.

Леонид поднял с земли ее перчатки.